ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ БЛОГ

Старая история. У одного из ее героев сегодня юбилей.

Борька учился в музыкальной студии по классу аккордеона при районном Доме культуры. Несмотря на обучение, он любил музыку. Очень. Быструю и медленную. Без слов и со словами. Музыка брала Борьку подмышки и осторожно выносила из привычного двора со сломанным зеленым забором и плоской лужей. Выносила из крыльца 3-го подъезда, где его ждал рыжий забияка Вадик Немиров. А потом растворяла как сахар в компоте в чем-то далеком, тревожном, но прекрасном. Борька любил музыку за волнение, за невесомость. Только композитора Даргомыжского не любил. Его «Меланхолический вальс» он однажды играл на экзамене. Но тогда он его еще не не любил.

В декабре 198… года каждый день шел снег. Снег падал на крыши, на землю и ветки, на Борькину шапку. И на мамино сердце. Сердцу становилось тяжело и оно болело.

— Маму надо поберечь, — сказал папа на мужском совете. – С готовкой я как-нибудь справлюсь. А в магазин, сын, тебе придется. И чтобы никаких плохих новостей до Нового Года! Будь человеком…

А еще в тот декабрь преподаватель музыкальной студии Федор Сергеевич поссорился с руководителем ДК. Руководитель хотел выгнать Федора Сергеевича. Его обвинили в плохой успеваемости и слабом руководстве. В хождении на поводу у учеников. На поводу у своей курносой паствы Федор Сергеевич не ходил. Но после уроков рисовал ребятам сетку гитарных аккордов к популярной песне. Или помогал «снять соляк». То есть записывал нотами проигрыши рок-композиций с кассеты. «Accept», «Nazareth»… И тогда из класса вместо мирной Каватины Людмилы аккордеон ревел энергичным «Love hurts».

Чтобы защитить преподавателя его ученики договорились отыграть экзамен каждый на «пять». Борьке кроме преподавателя предстояло защитить маму и ее сердце. От плохих новостей. Поэтому он две недели по полтора часа в день кропотливо репетировал «Меланхолический вальс». Постоянное употребление стерло мелодию. Ноты слипались, и устало злились. Чем больше Борька играл, тем тусклее звучал аккордеон. Пока однажды мама не забыла на столе клубок шерстяных ниток зеленого цвета. Борька представил, как клубок на первых тактах вдруг сваливается со стола и, раскланиваясь, катится по квартире. Мимо маминых ног в кресле, мимо складки дорожки, где кот Савелий устроил засаду, мимо порога, к папиному велосипеду в коридоре и дальше. Клубок, управляемый мелодией, спешит, неловко подпрыгивает на препятствиях, но не останавливается, пока звучит вальс.

Борька закрыл глаза и начал играть, мысленно разматывая клубок по полу. Когда он закончил, в дверях стояла мама:

— Никогда ты так не играл! – сказала она.

— На пятерку? – спросил Борька.

— На 100 с плюсом!

Мама придавала экзамену большое значение. Она мечтала о серьезной карьере для сына: ученого, писателя или музыканта. Правда литература и наука отпали быстро. Если бы из Борькиной тетрадки по русскому слить всю красную пасту учительских исправлений, можно было нацедить литровую банку. А путь в науку закрыла математика. То есть ее полное отсутствие в русой голове. Пока Борька в уме считал сдачу в магазине, с рубля на 86 копеек, у него за спиной возникала солидная очередь.

Оставалась музыка.

— Теперь я спокойна, — сказала мама после трюка с клубком.

Борька тоже успокоился. А зря.

Он имел славу лучшего хоккейного вратаря в своем классе. Не в 6-Б, где учился, а среди всех вратарей его возраста. Даже восьмиклассники на серьезные матчи его звали. И вот как раз перед музыкальным экзаменом, как раз восьмиклассники взяли Борьку отстоять игру с сильными противниками из центральной школы № 2. Он отстоял. Его команда победила 6-1.

После матча капитан Саша Лавренчук серьезно пожал ему руку:

— Молодчина, парень. Будешь в моей команде. В хоккее и в жизни тоже.

Гордый вратарь-музыкант переоделся быстрее всех, чтобы бежать домой к аккордеону на генеральную репетицию. Неожиданно в фойе его остановили трое ребят из чужой команды:

— Ты не имел право за них играть, ты по возрасту не подходишь, — сказал коренастый черноволосый парень. И ударил Борьку клюшкой в лицо. Борька едва успел вскинуть руку. Кто-то закричал. Подбежали еще мальчишки. Началась драка, длинная и бестолковая, как все драки в куче. Борька сразу оказался внизу, рядом с брошенными сумками и шапками. Он совсем не видел, кто сильнее, наши или парни из 2-ой школы.

— Эй, молодежь… — откуда-то сбоку раздался ленивый голос Саши Лавренчука. Капитан держал в руках коньки. Он распустил шнуровку на них и медленно раскручивал перед собой. Драка увидела тяжелые лезвия, врезанные в тупоносые ботинки, и немедленно стихла.

Саша бережно поставил Борьку на ноги. – Ты как? Губу разбил?

Борька не обращал внимания на губу. Он смотрел на запястье правой руки. От удара клюшкой оно распухло и очень болело.

— Понимаете, — растерянно сказал Борька, — у меня экзамен завтра. В музыкалке. Как же я буду…

Саша его не дослушал, — Так, народ, шевели карманами, скидываемся. Мигом. Ловим попутку и в областную травму. Если сразу заморозить, обойдется.

Ребята собрали мелочь, рубля два. И через 10 минут Саша вел Борьку по коридору большой больницы. – У нас детский перелом с городского первенства, — не глядя на толпу перед рентгеном, процедил Саша и решительно завел Борьку внутрь.

Еще через полчаса толстый доктор посмотрел снимок запястья и вынес решение:

— Перелома нет, сильный ушиб. Холод, повязка и покой. Кстати, где его родители, сообщили? – спросил он Сашку.

— Мама во вторую смену, там телефона нет, а папа у него в командировке, в Гомеле. Зачем сообщать, я за него отвечаю, — спокойно ответил Саша.

По дороге домой Борька мучительно думал, что сказать маме. Перелома нет, но пальцы двигались шепотом, вяло. Как играть?

— Ничего не говори, — посоветовал провожавший его Саша. – Придешь, сразу спать ложись. Мол, перед экзаменом нужно выспаться. Губу увидят, не страшно. А завтра что-нибудь придумаем с твоей музыкой. Препод строгий?

— Препод нет. Руководитель его строгий… Я не могу сразу спать. Еще ужинать и генеральный прогон меланхолического вальса. А играть я наверно не смогу… Мама расстроится. У нее может начаться неожиданный приступ… Зачем они меня ударили? – Борькин голос начал жалобно подрагивать.

— Ты еще расплачься. Тебя ударили потому, что ты сильнее их. Они мстили. А ты хлюпаешь… меланхолически… Вот что, давай без прогона, — распорядился Саша, — не беспокой руку. Дома скажешь, с ребятами после игры поужинал. Бутербродами. Прогон не делаешь, чтобы завтра не перегореть. Зайдешь, поздороваешься с родителями и сразу спать. Свет потуши в комнате. И не завтракай завтра. А то спалят с ушибом. Я приду на экзамен. Все получится. Спи сном победителя. Давай! — напоследок пожелал Саша.

Борька так и сделал. Мама сосредоточилась на разбитой губе и не заметила руку. Мальчик разделся и выключил свет. А потом тихонько взял аккордеон. Пальцы правой руки одеревенели, они двигались не с запястьем, а с локтем, отскакивая от клавиш. О вальсе не могло быть и речи. Борька испугался и тут же заснул от страха.

Утром стало хуже. Запястье отекло сильнее. Пальцы не смогли застегнуть белую экзаменационную рубашку. Пришлось неудобно застегиваться левой рукой. Полы рубашки не совпали на одну пуговицу. Перестегиваться было некогда. Борька встал как можно позже, чтобы под предлогом спешки меньше разговаривать с мамой, и решил идти не перестегиваясь.

У двери мама поцеловала Борьку и спросила, — Молитву помнишь? – потом сказала особенным голосом, — Ну, сын, удачи!

Возле экзаменационного класса ребята клубились стайкой взволнованных глаз и спорили, кто за кем пойдет. Только Алевтина из 6-А стояла отдельно с мамой.

Подошел Саша Лавренчук. – Здравствуй. – кивнул он Борьке, — Ничего не рассказывай и не думай ни о чем, кроме вальса. Потом расскажешь. Тебе когда лучше заходить?

— Не знаю, — ответил Борька, — наверно первым.

— Ребята, первым пойдет Борька, — объявил Саша.

— Первыми мы пойдем, — вскинулась мама Алевтины.

— Конечно вы, — согласился Саша, — после Борьки, — Саша ловко и нежно отодвинул женщину и легонько толкнул Борьку, — Ни пуха!

Борька шагнул внутрь кабинета. Он подошел к одинокому стулу в центре. Напротив, за узким столом сидели трое: руководитель ДК, Федор Сергеевич и какая-то женщина в коричневом жакете с маленьким воротником.

Борька сел, одел ремни аккордеона и… Пальцы не двигались. Клубок зеленых ниток неподвижно лежал на столе. Меланхолический вальс молчал.

— Что же вы, юноша, — строго спросил руководитель ДК. – На экзамене нужно играть, а не сидеть.

Федор Сергеевич вопросительно смотрел на несчастного музыканта. Борька вжался в стул, изо всех сил пытаясь оживить пальцы и сдвинуть клубок. Тот не двигался. Будто заболел. Тогда вместо клубка Борька увидел мамино сердце. Ему показалось, оно стало замедляться. Борька охнул и прижал клавиши. Клубок вздрогнул и медленно покатился к краю стола. Так же медленно он упал. Борька зажмурил глаза и заиграл, следя за зеленым комком. Тот, прихрамывая, добрался до маминых тапочек возле кресла. Затем до рыжей Сявкиной лапы, торчащей из складки в дорожке. Здесь ему стало очень больно, но он не остановился, а сдерживая стон, потянулся к папиному велосипеду. И так до конца. Борька неотступно вел мелодию за клубком.

Когда вальс закончился, Борька с удивлением понял, что он его сыграл. Он схватился левой рукой за совсем мокрый лоб и крикнул Федору Сергеевичу:

— Я сыграл!

Во время вальса правый рукав музыканта задрался. Федор Сергеевич неподвижно смотрел на багровое Борькино запястье и молчал.

Вместо учителя ответил руководитель ДК. Вместо ответа Борька услышал ледяной рев.

— Молодой человек, почему вы пришли на экзамен в таком виде? Расхристанный, с разбитой, извините, физиономией? Вы в пивную пришли? Вы не имели права приходить сюда в таком виде. Я уже не говорю, про деревянную технику исполнения. Кто вас переводил в следующие классы? Табуретка, на которой вы сидите, сыграла бы приличнее. Вам слово «стыд» знакомо? А вашему педагогу, который во Дворце культуры растит малолетнюю банду? Я ставлю вам «два». Идите отсюда. В следующем семестре вам здесь делать нечего. И еще кое-кому здесь делать нечего…

Федор Сергеевич продолжал молчать.

Обалдевший, раздавленный Борька встал, осторожно снял аккордеон и беззвучно вышел. Он прошел в самый конец коридора и куда-то сел.

— Что? Чего тебе этот сказал? – наклонился к нему Саша.

— У меня двойка, — прошептал Борька, — и меня наверно выгнали.

— Так, — резко выпрямился Саша, — сиди здесь. Просто сиди.

Саша пошел к классу и занял позицию в метре от двери.

Официальные оценки объявляли после того, как отыграют все. У Борьки было полтора часа, чтобы кропотливо утонуть в своем горе. — Вчера я не имел права играть в хоккей, — мрачно говорил себе Борька, — сегодня я не имел права прийти на экзамен… А ведь вчера я выиграл, а сегодня сыграл до конца… На что тогда я вообще имею право?

Последняя фраза закольцевалась в его голове, с каждым витком подкачивая новый запас слез в невидимый бачок.

Между тем, ребята отыграли, а оценок все не было. Комиссия из класса не выходила. Мама Алевтины недовольно поглядывала в сторону Борьки, точно догадываясь, кто виноват в задержке.

— Давай сюда быстро, — замахал ему Саша Лавренчук.

Мальчик нехотя подошел к Саше, который тихонько приоткрыл дверь в класс. Ребята услышали напряженный голос Федора Сергеевича:

— … присвоенные представления об идеальной эстетике вы пытаетесь наложить на реальную жизнь. Получается скверно. Книжная эстетика плоская, как лист бумаги. А жизнь многогранна. Жизнь городского района, где не у всех ребят есть белые рубашки, многогранна. Да, чистые картинки в журнале «Пионер» привлекательны. Пусть они будут, пусть висят на стенах школ, чтобы там было светлее. Но грязные носы и разбитые губы моих ребят — часть моей и их жизни. В ней нет ничего постыдного. Я знаю, я вам не нравлюсь, но мои ребята причем? Имейте мужество воевать со взрослыми… Вы поставили мальчику двойку не за исполнение, а за разбитую губу. И за то, что он из моего класса. Вы не имели права делать это. И я своей властью, властью учителя, ставлю ему то, что он заслужил. Ставлю «3». И перевожу дальше. И сам подпишу его табель. И сам, если потребуется, поеду в ваше «другое место», где мы, как вы говорите… или грозите, закончим этот разговор в присутствии всех «кого надо». И я буду ставить вопрос… Если бы вы работали не с детьми, если бы вы работали с табуретками… табуретки вас бы тоже не любили… До свидания. Я иду объявлять оценки, ребята заждались.

Дверь открылась. Федор Сергеевич с порога подозвал Борьку:

— Что у тебя с рукой?

— Его ударили. На хоккее. После матча ударили, – объяснил Саша.

— Ясно. Как же ты сегодня играл? Ладно… У настоящего музыканта и шишки должны быть настоящие. Оценки, кстати, тоже. На трояк ты таки наскреб. Чему я, парень, сильно удивлен. С такой рукой…

Домой Борька летел быстрее троллейбуса. Оставалось еще объяснить маме, почему «тройка», а не «пятерка». Но после пережитого, это были пустяки.

— Мама, я на септаккорде ошибся, один раз ошибся, а они меня срезали. Трояк влепили. Все ребята сказали, у меня должна быть минимум четверка, — радостно заорал Борька, едва открыв дверь домой.

Для мамы, не искушенной в музыкальной теории, «ошибка не септаккорде» должна была прозвучать солидно и извинительно.

— Руку покажи, — тихо сказала мама.

Борька отпрянул.

— Покажи, — потребовала мама. – Саша ваш вчера вечером заходил, пока ты спал. И все рассказал.

— Зачем?

— Не знаю, может, боялся, что я тебя расколю, или ты сам расколешься. И тогда у меня будет неожиданный приступ. Он так сказал… — Мама кончиками пальцев коснулась Борькиного запястья. – Рентген твой предъявлял с целой костью, который, я так понимаю, он спер в травме, чтобы меня успокаивать, там ведь на руки не выдают. Он сказал, что все будет в порядке, и чтобы я ни в коем случае не волновалась. Хороший парень, ваш капитан, только как же я могу не волноваться.

— Он у восьмиклассников капитан, а у нас, я капитан, — поправил маму Борька.

— Знаю, знаю. Капитан-конспиратор. Кстати, капитан, мне звонила мама Алевтины, она сказала у тебя двойка и отчисление. Ты двойку свою случайно не законспирировал?

— Мама, — задохнулся Борька, — мама, у меня тройка. Федор Сергеевич… этот двойку хотел, а Федор Сергеевич, сказал, нужно ставить, что заслужил… мама, все видели… давай спросим, у кого хочешь спросим…

— «Ошибку на септаккорде» тоже все видели?

— Мама, я сыграл. Ошибку нет, я выдумал… но вальс я сыграл. И мне Федор Сергеевич, мне настоящую тройку, он сказал, настоящую, поставил. Не из жалости. Я сыграл. И ударили меня потому, что я сильнее, я победитель…

Напряжение последних суток покачнуло Борьку, он привалился правым плечом к стене и наконец, заплакал.

Бледной щекой мама прижалась к Борьке, — Послушайте, капитан-победитель, вы плачете, как рядовой неудачник. Немедленно перестаньте. Иначе вызовите у мамы неожиданный приступ. Частичка ты моя главная… Историю эту с хорошим концом мы дружно проезжаем. Но дальше, давай без рентгенов. Ты уже взрослый. Ты должен сам нести ответственность за свое будущее.

В ночь после экзамена Борька почти не спал. Он думал о будущем. Какое оно будет, когда наступит? И как сейчас нести за него ответственность? Серьезное это дело, думал Борька. Ему даже грустно стало, от серьезности будущего. Рука здорово болела. Хотелось отложить ее подальше. На кухню, или лучше в последнюю кладовку с картошкой. Чтобы боль утихала от расстояния.

Следующие полгода Борька каждый день тренировал «Меланхолический вальс». Он поклялся на очередном экзамене сыграть его триумфально. На пятерку со ста плюсами. Он замучил вальсом себя, родителей, соседей и кота Сявку. Кот теперь боялся аккордеона больше пылесоса. Но Борька не отставал.

Когда пришла пора выбирать экзаменационный репертуар. Борька рассказал о своей идее Федору Сергеевичу.

— Нельзя «Меланхолический вальс», — озадаченно сказал Федор Сергеевич, — на этом этапе нужно произведение посложнее.

В ту же секунду Борька возненавидел композитора Даргомыжского.

Наступило будущее. Вместе с новой страной и старыми надеждами. Борька работал в небольшой фирме и пел в крошечном ансамбле «Круглый Джим». Он сам писал песни. Борька писал о том, что происходило вокруг, и издал полновесный альбом. Его крутили по городским ФМ-студиям. С деньгами на альбом помог Саша Лавренчук. Он по-прежнему заботился о тех, с кем был в одной команде. В хоккее и в жизни тоже.

— «Политические» поешь? – настороженно спрашивала Борьку баба Лера из 18-й квартиры.

— Ага, – легко отвечал ей Борька. – Баб Лера, уже можно.

— Да. Вам все можно. До краю дошли и все можно, — ворчала бабка.

А потом у Борьки появилась Юлька. И Борька перестал петь «политические». А другие пел тише. Он научился слушать. Юльку, музыку, мир. И однажды в большом, пустом подземном переходе возле Цирка он услышал «Меланхолический вальс». Уличный музыкант играл вальс на красном когда-то аккордеоне.

Борька вежливо положил купюру и попросил:

— А можно я? Я умею.

Музыкант секунду помедлил, потом отдал инструмент Борьке и тот заиграл. Странное дело, после стольких лет его пальцы вспомнили именно злополучный экзамен. Зеленый клубок снова покатился, припадая и трудно прихрамывая. Но снова докатился до самого конца.

— Вы по-своему играете, — сказа музыкант, — но классно. Честно, классно. – Вот, — музыкант, улыбаясь, протянул Борьке 20 гривен, — от благодарного слушателя.

— Спасибо, — сказал Борька, и добавил неслышно, — «Пятерка» за Даргомыжского. Поставили все-таки.

Автор: Boris Sav.