ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ БЛОГ

Предлагаю вашему вниманию первую часть книги, написанной моим отцом – Белозеровым Иваном Лукичем. Чуть позже выложу вторую часть. Пошел авторский текст… «Посвящается жене Инне Владимировне Белозеровой и сыну Олегу, разделившим со мной все очарование и все тяготы этой поездки, дочери  Светлане, мужественно согласившейся в 10 лет на длительную разлуку с нами, а также нашим самым близким родственникам, которых уже нет в живых – Нине Яковлевне и Ивану Николаевичу Сизых с благодарностью за то, что они на два года приняли в свою семью нашу дочь Светлану».

ПРЕДИСЛОВИЕ

По прошествии многих лет представилась возможность, появилось желание и, самое главное, время, чтобы описать свои впечатления о двухлетнем пребывании нашей семьи в далекой африканской стране — Эфиопии. Напоминанием об этом служит беспристрастная, сухая и лаконичная запись в моей трудовой книжке, сделанная работниками отдела кадров Хабаровского политехнического института, где я работал в то время доцентом кафедры «Технология деревообработки»: «09.11.1977 г. – Откомандирован в г. Москву – Управление внешних сношений для дальнейшего направления на работу в Эфиопию сроком на два года. … 15.07.1979 г. – Считать возвратившимся из Эфиопии».

Всего несколько строк, а сколько за ними эмоций, ярких впечатлений и переживаний. Эта командировка – проходной эпизод в моей жизни. Было много и других событий, иногда и более важных, значимых, но память вновь и вновь возвращает в те далекие годы. Стоит только прочитать в прессе, увидеть по телевизору, услышать по радио упоминание об этой стране, принять звонок от своих друзей или просто знакомых, которые об этом узнали-услышали-увидели и спешат напомнить об этом, и память ярко оживляет картины прошлого.

Действительно, страна экзотическая, не многим довелось побывать там, пожить два года на берегу озера Тана, побывать на водопадах Голубого Нила. Даже в наше время, когда все в мире доступно. Были бы деньги и желание и тебе организуют индивидуальный тур в любую точку, хоть к аборигенам племени «Тумбо-Юмбо». Интернет даст полное описание этой страны, опишет ее достопримечательности. В конце этих воспоминаний я также приведу некоторые наиболее интересные исторические факты, малоизвестные для рядового читателя.

По возвращению из этой поездки приходилось выступать по телевидению, писать небольшие заметки, позже была публикация в научном журнале, связанная с профессиональной деятельностью в Эфиопии. В этой работе, которую хотелось вначале назвать «Эфиопия. Воспоминания, длиною в жизнь», в виде небольших рассказов описаны впечатления о стране, Бахр-Дарском институте, людях (как в Эфиопии, так и в России), с которыми сталкивала жизнь и кому обязан этой поездкой, а также вновь открывшиеся обстоятельства.

СЛУЖЕБНАЯ КОМАНДИРОВКА

Кто не мечтал хоть на час, на минуту оказаться в далекой Африке, увидеть Нильские водопады, пройтись по улицам мимо пальм и цветущих деревьев, похожих на роскошные букеты, услышать мелодичные африканские песни? Об этом мечтали и мы. И вот наша мечта сбылась. Советский лайнер за девять часов доставил нас из Шереметьевского аэропорта в Аддис-Абебу с посадкой в международном порту Ларнака (остров Кипр). Дальний Восток и Москва проводили нас холодом и снегом.

Столица Эфиопии встретила жарким солнцем и благоухающей зеленью. Нам предстояло ехать в город Бахр-Дар, расположенный примерно в 700 километрах от Аддис-Абебы. Добирались на автомашине, предоставленной нашим посольством. Только что закончился сезон дождей, и все вокруг было зелено. Позже нам неоднократно приходилось проезжать по этой трассе, и каждый раз картина менялась. В марте-апреле, например, мы видели безжизненную, обожженную солнцем землю, потрескавшуюся от засухи.

А предшествовала всему этому стандартная процедура. Ноябрь 1977 года, начался учебный год, уже два месяца идут занятия, а на имя ректора Хабаровского политехнического института Михаила Павловича Даниловского (глубокоуважаемого мною человека, которого я знал с 1962 года, будучи студентом, и с которым в дальнейшем доводилось быть в тесном контакте, являясь заведующим кафедрой и работая в парткоме института), приходит из Москвы телеграмма:

«Обеспечьте прибытие (имярек) в министерство для дальнейшей командировки в Эфиопию сроком на два года». Данная страна в то время находилась в состоянии войны с Сомали, поэтому такая «команда» сверху большого восторга вызвать не могла. Но выбора у меня не было: защитив в 1965 году дипломный проект на английском языке, был «замечен», в плановом порядке предварительно прошел собеседование на коллегии министерства и уже состоял в резерве для дальнейшей отправки в загранкомандировку.

Если добавить, что к этому времени я был членом КПСС и офицером запаса КГБ (чего не стыжусь и до настоящего времени), будет понятно, что я немедленно вылетел в Москву. Других вариантов в то время и быть не могло. Каково же будет мое удивление, когда через два года, сразу после возвращения в Хабаровск, следователь по особо важным делам краевой прокуратуры с недоумением и с большим пристрастием будет интересоваться, «как это я умудрился выехать в эту командировку».

Тогда я еще не знал, что в такие места едут «только по блату», а следователь не знал, что из таких поездок «не всегда люди возвращаются здоровыми»: после возвращения из Эфиопии через некоторое время умерло шесть преподавателей из разных вузов России. Печальным примером может служить также трагическая судьба и наших преподавателей из Хабаровского политехнического института – супругов Поречиных, бывших примерно в это же время в Африке. Итак, ничего этого я тогда еще не знал. …

По прибытию в Домодедово прямо из аэропорта позвонил своему куратору из Управления внешних сношений – Михаилу Васильевичу Кипяткову. Разговор он перевел на английский, скорее всего, для проверки уровня моих познаний в языке, на котором через несколько дней мне предстояло вести занятия. Было предложено: поселиться в гостиницу «Университетская»; срочно вызвать жену и сына. От второго предложения я сразу же отказался, объяснив необходимостью предварительной сдачи экзамена по английскому (это стандартная процедура, мне она была известна).

Обычно его сдавали в Московском институте иностранных языков имени Мориса Тореза довольно строгой комиссии. При утверждении на коллегии, будучи уверенным в себе, я отказался от десятимесячных курсов языковой подготовки в Москве (это была общепринятая практика языковой подготовки любого языка «с нуля» с применением специальных методик, о которых я тоже знал от коллег из резерва, с которыми приходилось общаться при утверждении на коллегии, и в гостинице, где проживали все отъезжающие за рубеж).

Поэтому, естественно, этого экзамена я опасался. При последующем общении с М.В. Кипятковым у меня сложилось о нем мнение как о прекрасном человеке. Тактичный, корректный, собранный, — он производил впечатление военного человека, по возрасту вышедшего в отставку. Кроме английского он свободно владел немецким (на котором общался с моей женой, вузовским преподавателем немецкого языка, по ее приезду из Хабаровска), возможно и другими языками. Об уровне знания им немецкого языка свидетельствует тот факт, что он был переводчиком на Нюрнбергском процессе.

После заселения в гостиницу был повторно по телефону проверен на знание языка (лицом, мне неизвестным), после чего мне было поручено срочно вызвать семью. Делалось это, очевидно, для того, чтобы убедить, что с экзаменом у меня не будет проблем, а главное снять мое условие по предварительной сдаче этого экзамена и таким образом ускорить выезд к месту новой работы. А может быть просто, чтобы не обременять себя дополнительными хлопотами по оформлению документов и отправке членов семьи.

Страна находилась в положении войны, поэтому в нашем посольстве в Эфиопии нас обеспечивали машинами (в нашем случае это был УАЗ с вооруженным водителем эфиопом, мы ехали вместе с преподавателем-медиком и его женой из Гондэра). Но требовалось четыре дня, чтобы доставить нас на место и вернуться в столицу, а в стране действовал комендантский час, — с 18 часов проезд был блокирован, стояли специальные вооруженные посты. При первом заезде нас задержали на одном из постов в провинции Годжам, до Бахр-Дара было уже близко и нам удалось договориться с военными, – пришлось дать подписку, что мы снимаем ответственность с этого поста за возможные последствия.

Счет шел на часы, пришлось дать фототелеграмму в Хабаровск. Жене нужно было срочно: уволиться с работы (она работала преподавателем в нашем же институте на кафедре иностранных языков и преподавала немецкий язык); решить вопрос с квартирой и дачей; отвезти дочь к матери в Благовещенск. Наша дочь уже училась в школе и ее нам взять с собой не разрешили – в полном составе семьи за границу в то время не выпускали, а от школы-интерната в Москве для детей работников посольств и загранспециалистов (были в стране и такие учебные заведения) мы отказались, зная о возможных для нас последствиях (уже тогда такие «продвинутые» дети «имели представление о наркотиках и прочих благах цивилизации»?!).

Через несколько дней был сдан экзамен, получены загранпаспорта, авиабилеты, упакован багаж. В министерстве здравоохранения СССР с большим трудом уже в последний момент, в день отъезда, удалось оформить медицинский сертификат на нашего сына, которому в Хабаровске ошибочно не сделали прививку от желтой лихорадки. Пришлось также дать подписку о личной ответственности за возможные последствия (из Бахр-Дара потом возили сына в Аддис-Абебу на прививку). Уезжали надолго, на два года (а позже предлагали еще на год или два), нас инструктировали, что взять, чтобы можно было готовить пищу, спать, для ребенка нужны были продукты, медикаменты и прочее.

Как уже отметил выше, летели мы через аэропорт Ларнака. У «Аэрофлота» не было никакой альтернативы, – реклама тех времен «Летайте самолетами Аэрофлота» вошла позже в сборники анекдотов. Для загранспециалистов был только один вариант лететь другой авиакомпанией – за нарушение режима высылка из страны в течение 24 часов осуществлялась и другими рейсами (это называлось «лететь через Париж»). За время нашего пребывания из Гондэра был отправлен в Россию преподаватель медицинского колледжа.

Он был выслан с формулировкой «за слабое знание языка». В Москве парень проявил настойчивость, прямо из аэропорта Шереметьево он отправился в институт имени Мориса Тореза, блестяще сдал экзамен на знание языка. Последствий для него не было никаких. Скорее всего, просто не нашел контакта либо со студентами, либо со своими коллегами. Обстановка там действительно сложная, специалисты работают по два срока и более, менталитет у людей меняется. В нашей группе работал текстильщик из Ленинграда, проживший в Бахр-Даре шесть лет. …

Еще в самолете можно было заметить большое количество молодых парней в одинаковых клетчатых костюмах. Было заметно, что они, как и мы, летели впервые и чувствовали себя неуверенно, нам они представились «специалистами-нефтянниками». Доллары нам в первой поездке не меняли (один доллар в то время стоил 72 копейки, но это в расчете на инвалютный рубль), в дъюти-фри мы не могли купить даже воды, а в зале ожидания стояло пекло, – чувствовалось дыхание Адриатики. В огромном зале аэропорта эти ребята старались держаться вместе, время от времени можно было услышать командирское «Разойдись!», но их как магнитом притягивало друг к другу.

На обратном пути, а нам приходилось возвращаться дважды, так как на период каникул мы старались, хотя и за свой счет, вернуться домой для общения с дочерью, по которой все мы очень тосковали, мы видели уже других ребят, – уверенных, раскованных, одетых в джинсовые костюмы и с бутылками пива в руках. Да и у нас не было проблем, на руках были доллары и трэвел-чеки и мы могли позволить себе фанту, спрайт и другие напитки. Мы тоже стали другими: когда после окончания командировки нам предоставили возможность самим заказать себе авиабилеты.

Мы тут же дружно отказались от услуг «родного аэрофлота» и выбрали «Ethiopian Airlines», что позволило нам побывать в Греции и Югославии с остановками от шести до 12 часов в Афинах и Белграде (авиакомпания оплачивала проживание в гостиницах, что было для нас тогда удивительным). Правда, в Египте нам не разрешили даже выйти из самолета: у трапа стояли двое вооруженных военных и никакие уговоры (в самолете было невыносимо жарко, а с нами были дети) не подействовали.

Справедливости ради хотелось бы отметить, что публикуемые в центральной прессе многократные опровержения ТАСС об участия СССР в боевых действиях в определенной мере соответствовали действительности: наши военные выступали, в основном, в роли советников. Это была высокопрофессиональная армейская элита. Один из парней, например, готовил охрану для Менгисту Хайле Мариама. Вначале, увидев вывеску на воротах нашей резиденции, они к нам заезжали, кое-что рассказывали.

Как правило, перемещались они на Рафиках, были вооружены, а в 15 метрах от наших компаундов стояло трехэтажное студенческое общежитие. Функции же наши, как преподавателей, были четко прописаны. Студенты могли неправильно понять эти визиты, поэтому мы дистанционировались. При встречах в городе отношения поддерживали, один из парней сильно переболел амебой (об этом будет рассказано позже).

Основную роль играла Куба. Через провинцию Годжам, где мы проживали, в сторону Гондэра и Эритреи проезжали колонны с кубинскими военными. Перемещались они на мощных грузовиках, закрытых брезентовыми тентами. Проезжая мимо нас, они всегда приветливо махали руками, никакой агрессии не было. В Бахр-Даре размещался кубинский госпиталь, отношение кубинцев к нам и местному населению было доброжелательным, при необходимости оказывалась медицинская помощь. Советский Балча госпиталь находился в Аддис-Абебе, это сравнительно недалеко (примерно 700 км), но дорога проходила через каньон с перепадом высот около 1500 м и поэтому занимала двое суток. В первый год летали и самолеты, но потом мы добирались от столицы и обратно только автомобильным транспортом.

Мы часто встречались с нашими коллегами по институту в неформальной обстановке. Вместе отмечали Новый год и другие праздники, на которые кроме эфиопов приглашали своих коллег по работе из Индии и Филиппин, кубинских врачей, а также советских учителей из высшей школы. Наиболее колоритной фигурой среди нас был школьный учитель математики Тоом Энн. Эстонец по национальности, мощный двухметровый мужчина с огромной бородой, в течение двух лет радовал нас и наших детей, – был Дедом Морозом на Новый год. Заехал он раньше нас на год с ребенком, но в первый год нашего пребывания в Бахр-Даре у них родился второй ребенок. Тоом жил прямо возле школы, с эфиопами, изучил амхарский язык и «хорошо вписался» в обстановку.

Тоом был немногословным, самостоятельным, имел свое мнение и мог высказать его невзирая на лица. После того, как он с семьей не выехал из страны на каникулы (он боялся, что ему потом не разрешат заехать с двумя детьми, а его работа была высокооплачиваемой и он хотел еще поработать), попал в опалу к нашему техническому советнику (наш коллега, преподаватель химии, имел полномочия старшего в нашей группе: «The Soviet teachers residence» размещалась на изолированной охраняемой площадке в двух одноэтажных компаундах, имелся теннисный корт, была машина УАЗ). Среди детей нашей русской колонии наш ребенок был единственным мальчиком, ему тоже, как и детям Тоома, не хватало «мужского общества», поэтому мы сразу же подружились.

После нашего переселения в дом для эфиопских преподавателей, расположенного рядом с институтом на берегу озера Тана (нам дали двухкомнатную квартиру на третьем этаже после расстрела нашего эфиопского преподавателя ато Касса, в которую все наши русские коллегии побоялись заселяться, – об этом чуть позже), мы также оказались в роли «аборигенов». Мы могли свободно перемещаться по городу, часто бывали в доме у Тоома и мисс Летти, уроженки Филиппин, преподававшей английский язык в той же школе, где работал Тоом, и с которой подружились.

Через год к нам присоединилась еще одна супружеская пара (Саша и Наташа с маленькой дочерью, они приехали из Калуги). Саша тоже преподавал математику в школе, скорее всего, готовилась замена Энну. И это, наверное, было правильным: нам было жаль его маленьких детей и его жену, мы очень за них боялись. Они, естественно, делали все возможное, но в таком контакте со средой трудно было уцелеть. Все они также часто бывали у нас, после своего возвращения на Родину мы долго с ними переписывались.

В Бахр-Даре проживали и американцы, городок наш небольшой и нам было известно, что они занимались бизнесом. При встрече в городе ограничивались приветствиями, и «дежурными фразами», но близких контактов не было: США оказывала военную и экономическую помощь Сомали, с которой Эфиопия в это время воевала. Некоторые эфиопские преподаватели прошли обучение в СССР и неплохо говорили по-русски. Несколько обособленно держались индусы, преподававшие математику и английский, а также проректор по учебной работе ато Бефекаду, получивший высшее образование в Дейтроте.

Но мы с ним вместе преподавали одну из дисциплин («Engineering Drawing»), мне было также поручено быть куратором (Home Room Teacher) на своем факультете, поэтому по работе приходилось часто общаться. У нас с ним сложились хорошие отношения. По характеру он был сдержанный, немногословный, корректный. Но к нам, русским преподавателям, он относился настороженно, с неким предубеждением, – сказывалось влияние страны, в которой он прожил несколько лет при получении своего образования.

Это было особенно заметно еще и потому, что контрастировало с отношением к нам всех остальных эфиопских преподавателей, которые, прожив в России много лет, считали нас «своими». Мы также держались с ними раскованно, отношения были если не дружескими, то приятельскими. Учебная нагрузка у всех нас была большая (что делает конфликты практически невозможными), а наши жены и дети общались между собой с утра до вечера.

На такие встречи мы выставляли водку (которой запасались заранее, еще в Москве), кубинцы привозили ром, а наши эфиопские коллеги приносили тэлля и тэдж. Тэлля – домашнее ячменное пиво (некоторые источники отмечают, что это полуквас-полупиво), приготовляемое из проросшего ячменя, настоенного на листьях дерева гешо. Тэдж – алкогольный напиток, приготовленный из меда, воды, и листьев гешо или родственного ему саддо. Иногда в него добавляют специи, листья кустарника кат, имбирь. Сорта и варианты этого напитка зависят, в основном, от разновидности меда. Тэдж напоминает нашу медовуху.

Можно отметить только чрезмерное увлечение кубинцев ромом, но на это были и объективные причины: время было действительно тяжелое (война!), да и Фидель, с их слов, выдавал им этот напиток бесплатно по неким нормам (нашему плавсоставу в тропиках тоже выдается вино, а наркомовские 100 грамм?!). Наши «русские эфиопы» предпочитали водку, а в конце, вспоминая учебу в Союзе, переходили и на ненормативную лексику.

Один из них – ато Селеши – химик по образованию, обучаясь в Москве, женился на русской девушке Тамаре. Это была красивая пара, — оба высокие, статные. Тамара раньше играла за сборную Московской области по баскетболу. В то время у них была девочка Марина, на год младше нашего сына, и мальчик Даниэль, которому было два года. Дети тогда еще не учились в школе, Тамара нигде не работала, да она и не смогла бы найти работу, если бы и захотела, – в стране была безработица.

Вместе с Селеши и погибшим Кассо (был расстрелян, как казначей подпольно созданной партии в период «белого террора», для нас это было неожиданно и неправдоподобно, позже нам говорили, что это, якобы, и не подтвердилось) мы играли в волейбол в одной команде. Раньше я не задумывался, как составлялись эти команды, но сейчас отношу это на дальновидность ато Бефекаду: в обеих командах русских и эфиопов было 50 на 50, чтобы «не провоцировать конфликты» между командами при любом исходе игры.

Проживали мы с семьей Селеши в одном доме, у них квартира была на первом этаже. Большими друзьями мы не стали, но отношения были очень близкими: после неудачного «подпольного аборта» Тамары мы опасались за ее жизнь, она была в очень тяжелом состоянии и моя жена ухаживала за ней. Узнав, что мы дальневосточники и считая, что «солить рыбу мы научились раньше, чем ходить», они пригласили нас, чтобы мы и их научили. Самое интересное, что большого опыта в этом деле мы не имели, но справились, потом вместе дегустировали. Сами удивлялись, что в таком пекле смогли засолить и завялить нильских окуней, да еще и остались живы.

Как сложилась судьба этой семьи, мы, к сожалению, не знаем. У Тамары была подруга, которая, как и она, вышла замуж за эфиопа. Была она намного старше Тамары и, следовательно, мудрее, – она сохранила двойное гражданство. Это позволяло ей периодически выезжать в Россию к своим взрослым детям. Муж ее был богат, работал начальником аэропорта в Аддис-Абебе, иногда они вместе приезжали в Бахр-Дар на огромном легковом автомобиле.

Однажды по просьбе Тамары мы с женой и сыном в одну из поездок в Аддис-Абебу были в их доме. Уровень их жизни был несравненно выше, при необходимости Тамара могла, очевидно, рассчитывать на помощь, если они остались подругами. Тамара давала нам также домашний телефон своей матери, и мы звонили ей, бывая в Москве. Она всегда плакала, переживала за дочь. Дети у Тамары были метисами – светло-коричневая кожа, курчавые волосы. Она усиленно обучала их русскому языку.

Тамара еще при нас пыталась обустроить двор, садила деревца, цветы. У нас в русской резиденции вокруг компаундов росли огромные эвкалипты, от них стоял специфический запах и была тень, а в том дворе ничего не росло. Приходила, жаловалась: сразу после посадки ночью кто-то вырывал растения с корнем. Скорее всего, жильцы боялись, что тень и влага от полива привлечет змей, опасались за своих детей. В компаундах наших было немало курьезных случаев.

Однажды в туалет заполз удав и обвил кольцами прохладный унитаз, спасаясь от жары на улице, а попытка выгнать из кухни забежавшего туда скунса привела тоже к малоприятным последствиям (потом целую неделю пришлось проветривать помещение). Из змеиного гнезда возле теннисного корта кое-как выжили выводок змей, пришлось заливать водой, чтобы они выползли. В период муссонов прямо по дороге в вечернее время ползали змеи, мы видели небольших змей красного цвета, студенты говорили, что они очень ядовиты и опасны. Так что, возможно, соседи Тамары были и правы.

А двор наш был полон детей. Семьи в Эфиопии, как правило, многодетные. Это были дети не только преподавателей, но и сотрудников нашего института. Две семьи индусов жили отдельно, у каждого из них было по двое детей, но мы видели их только на Новый год и на наших больших сборах. Дети были хорошо воспитаны, аккуратны и изысканно одеты. В нашем дворе обстановка была попроще, здесь собиралась детвора и из окрестных тукулей (деревянных жилых домов круглой формы, покрытых соломой).

Вначале мы очень переживали за своего сына, но контакт был установлен, понемногу он освоился, общались они на амхарском, английском и русском языках, а иногда и жестами. Дети понимали друг друга, играли в футбол и какие-то свои игры, сына домой было не загнать. Балкон наш выходил на озеро Тана (это была южная, солнечная сторона), но дети, в основном, играли на противоположной стороне, там было более прохладно.

Поэтому жена выносила стул на открытую длинную террасу, проходящую через весь третий этаж, и сидела рядом с входом в нашу квартиру, при этом ребенок всегда был под контролем. Она вязала что-нибудь из акрила. Как и все жены загранспециалистов она не работала. На общественных началах обучала русскому языку преподавателей, собирающихся в Союз на дальнейшую учебу.

Сын наш от рождения был «ярко выраженным блондином» (это видно и на прилагаемых фотографиях), а у эфиопов существует два поверья: если дотронешься до белого человека, то станешь счастливым; если перебежишь дорогу перед быстро проезжающим автомобилем, то станешь смелым и бесстрашным, — ты перебежишь, а твой страх не успеет. Поэтому всякий наш совместный выход на улицу был для нас связан со стрессом — каждый прохожий считал своим долгом оказать внимание, погладить его и обласкать.

Это касалось и моей жены, тоже блондинки, себя я чувствовал более защищенным (меня они «стеснялись» или я не представлял интереса?). Прямо за воротами нашего дома пролегала дорога, с утра до ночи по ней проходили жители близлежащих деревень: везли древесный уголь, вещи, продукты питания. Все необходимое можно было купить прямо возле дома. В основном, торговлей занимались бедные люди, ходили они босиком.

Путь их был долог, часто они останавливались напротив дома, на берегу озера, в тени пальм, чтобы хоть немного отдохнуть, умыться и обмыть натруженные ноги. За день они проходили десятки километров, выносливость эфиопов известна, – вспомните неоднократных чемпионов мира по марафону, олимпийских чемпионов из этой африканской страны.

Здесь же хотелось бы рассказать и об именах. Фамилии у эфиопов нет, в документах после собственного имени указывается имя отца. Среди наших студентов (юношей) очень часто встречалось имя Касса, но мы не задумывались, с чем это связано. Только позже, вернувшись в Россию, я узнал, что имя это само по себе ничего не значит [1].

«Касса» по-амхарски означает «замена»: когда в эфиопской семье умирает ребенок (а смертность среди детей там чрезвычайно высокая, по приводимым в литературе данным [2] она достигала 20%, а средняя продолжительность жизни в этой стране составляла всего лишь около 38 лет), следующему новорожденному дают имя Касса. Это означает, что он появился на свет, чтобы заменить умершего брата.

Говоря об именах, не могу не вспомнить своих студентов. Приведу некоторые из выпуска последнего года моей работы в Эфиопии: Бекеле Шифере, Берхану Бедеге, Кессахун Терекен, Кинфмикэл Кэне, Тайе Тесфайе, Тилехун Зевде. Из выпуска этого года мы оставили на кафедре Бекеле и Берхану, как наиболее способных студентов. Но с наибольшей симпатией я относился к Кинфмикэлу. Он стал хорошим другом для нашей семьи, мы были привязаны друг к другу. Было ему в ту пору 29 лет (я был старше лет на восемь).

После высшей школы он успел получить среднее техническое образование по деревообработке, я обучал его дополнительно приемам художественной обработки древесины. Он делился своими проблемами, — в то время его любимую девушку продали богатому жениху, мы ему сочувствовали. Все мои студенты бывали у нас в доме, как могли мы их поддерживали. Мы им были благодарны за моральную поддержку, оказанную нашей семье, когда умер отец жены.

Девушек на нашей специальности училось очень мало. Назову только некоторые женские имена: Йежи Шэваки, Этету Бейю, Элмез Гэссесе, Энделеш Бекеле, Миллион Олгире. На первом курсе у меня училась девушка по имени Зега. Имя ее совпадало с названием острова на озере Тана, мы (с женой и сыном) туда выезжали на пароходе с моей группой студентов на Пасху, там находился монастырь. По этому поводу мои юноши над ней подшучивали, говоря, что остров назван в ее честь.

Она была очень скромной и застенчивой девушкой. Как и другие мои студенты, она бывала у нас в доме. Моя жена с ней часто общалась, консультировалась по вязке (чем занимались практически все жены загранспециалистов для снятия стресса). Кстати, очень хорошо вязали из акрила юноши, это у них не считалось зазорным (в отличие от России, в которой этим занимаются исключительно девочки). А еще они брили друг другу головы обыкновенными бритвенными лезвиями, причем без станка. С чем это было связано, тоже, думаю, понятно.

При обращении к человеку необходимо было также придерживаться определенных правил. В своей разговорной практике мы использовали перед именем уважительные обращения: ато — к мужчине (господин), войзэро — к женщине (госпожа). Позже я узнал из литературы [2, 3], что могут использоваться и другие формы обращения. Например, айва, принятое в сельской местности уважительное обращение к мужчине среднего и старшего возраста, также заменяет слово господин.

Аддис-Абеба (в переводе с амхарского – «Новый цветок») расположена в центральной провинции Эфиопии Шоа (а всего их в стране 14) и нам неоднократно приходилось там бывать. Поездки эти были кратковременные и деловые. Размещались мы, как правило, в советском посольстве (наш сын до сих пор вспоминает, как он катался на двух огромных черепахах, проживающих в лесу на его территории). Нам приходилось посещать расположенные в центре города магазины и Мэркато – Аддис-Абебский рынок и прилегающие к нему кварталы.

Как и во всяком городе, там есть районы и менее обустроенные. К таковым относится Арада – район столицы, где проживала наиболее бедная часть городского населения. И в нашем Бахр-Даре нам часто приходилось бывать в подобных кварталах. Чувствовалась предельная бедность, покрытые соломой дома (тукули) уже считались признаком обеспеченности семьи. Иногда можно было видеть просто шалаши, стенкой которых служил лист ржавого кровельного железа, сорванного откуда-то ветром, прислоненного к пальме. Здесь же ютились и бездомные, больные. Мы с женой испытывали жалость к этим людям и старались хоть чем-то им помочь.

Не было ни агрессии к нам, ни презрения, ни какой-либо зависти, хотя мы, «прилично одетые и благополучные» чувствовали себя там «лишними». Весело бегали полураздетые дети, играя с собаками. Люди доброжелательно махали руками, жестами приглашали к столу, что-то говорили по-амхарски и каким-то образом комментировали наше там появление (а оно объяснялось просто незнанием нами города, где-то мы не там повернули, и не туда вышли; таким же образом мы иногда случайно оказывались на улице «красных фонарей», где полуобнаженные женщины «торговали телля», так называлось в разговорном обиходе занятие проституцией).

По вечерам перед жилищами дымились костры, — готовили ужин. К наиболее популярным и любимым блюдам эфиопской кухни относятся «инджера» и «вот» (в некоторых источниках они приводятся как «ынджера» и «уот», что связано с различным переводом с амхарского — государственного языка Эфиопии, но за два года проживания в стране мы привыкли к первому звучанию и хотели бы оставить так, как написано вначале).

Инджера – эфиопский хлеб, похож на испеченые на поду раскатанные большие лепешки диаметром 30…50 см, можно еще сказать, что это серые кисловатые блины, приготовленные из смеси пшеничной или ячменной муки и муки из тэффа (очень мелкого зерна, напоминающего просо). Вот – овощное или мясное блюдо типа рагу, а еще можно сказать, что это густой коричневатый мясной соус из крепчайшего красного перца, чеснока, тертого гороха, растительного масла и куриного бульона, с кусочками вареной курицы и крутыми яйцами. Эфиопы при приеме этого блюда не пользуются ложками, вилками и ножами. Куски инджера отрываются пальцами от ломтя и окунаются в общую миску с вотом, при этом захватываются и кусочки мяса.

Разновидностей этих двух основных блюд очень много. Однажды в газете «Аддис-Зэмэн» был опубликован отчет с конкурса на лучшее приготовление блюд национальной кухни: «… Было приготовлено более двухсот видов вота и одиннадцать сортов инджера». По возвращении домой мы пытались готовить эти блюда: вместо инджера пекли блины и они вполне заменяли эфиопский хлеб, а для вота использовали привезенные из Эфиопии специи.

У наших друзей, приходящих в гости, они пользовались «сногсшибательным успехом», однажды на институтском вечере нам даже вручили первый приз. Но как только специи кончились (а они включали несколько десятков компонентов, главным из которых, естественно, был жгучий эфиопский перец), аналогов мы подобрать так и не смогли. Красный перец растет в Эфиопии чуть ли не повсеместно. В молотом виде или в виде стручков он является необходимым компонентом любого блюда местной кухни.

Даже в самом бедном доме всегда можно найти щепотку бербере – красного перца, любимой приправы эфиопов. Остроту этого блюда можно оценить, попробовав настоящей корейской кимчи, но сравнение это будет только приблизительным. Я бы сказал, что вот острее кимчи на порядок, но еще точнее об этом сказал поляк Мариан Брандыс [3]. Свои ощущения от дегустации этого блюда он описал так: «Съев миску вота, можно смело выступать в цирке фокусником-глотателем огня».

На улицах в те годы можно было видеть людей, просящих милостыню. Дети, проходя мимо, могли попросить быр, звучало это таким образом: «Папани, христани, быр але?». Быр — эфиопская денежная единица, называемая иногда эфиопским долларом, равна 100 сантимам, в обиходном разговоре называемым центами, при этом 25 сантимов составляют самуни. В первой части просьбы как бы демонстрировалась принадлежность к православному христианству (которое в Эфиопии существовало за четыре столетия до того, как киевляне собрались у Днепра для обряда крещения!).

Делалось это не назойливо, между прочим, с большим достоинством. Сами по себе эфиопы очень красивые, стройные и гордые люди. Страна всегда была свободолюбива и независима и это накладывало свой отпечаток на формирование личности. Иногда видно было, что это говорилось на всякий случай, поэтому и обиды или агрессии при отказе, как правило, не было.

Не было и заискивания, сюсюканья и расшаркивания при получении денег, как это делается у нас в России (например, бомжи, собирающие деньги на выпивку). А во Владивостоке я был свидетелем, как бабуля, божий одуванчик, на центральной площади города, недалеко от 36-го причала, бросила в лицо пожилому интеллигентному мужчине поданные им деньги, посчитав, что этого мало. Он тут же пояснил: «Да мы вместе ехали на морском трамвае с Диомида, мне стало ее так жалко, решил помочь». …

Особенно тяжелое впечатление производили люди, страдающие элефантизмом или слоновой болезнью, считающейся самой страшной после проказы (чудовищно распухшие ноги действительно напоминают ноги слона). Возбудитель болезни – невидимый невооруженным глазом паразит «филария», обитающий в воде и с ней попадающий в человеческий организм). Когда у моей жены умер отец (а произошло это за две недели до окончания учебного года, поэтому выехать на похороны мы не смогли), я с почтового отделения дал международную телеграмму и по пути домой увидел вот такого больного мужчину.

Вместе с ним в тени под пальмой (в Бахр-Даре они низкие, с раскидистой кроной) сидела семья, шли приготовления к обеду. Я передал несколько долларов, чтобы они что-нибудь купили к обеду, по-христианскому обычаю помянули отца. В ответ услышал слова благодарности («тенестали»), сказано это было спокойно, с достоинством, без «сюсюканья» и заискивания. Позже мы видели этих людей, они доброжелательно раскланивались, рассказывали окружающим их людям о постигшем нас горе и те тоже нам сочувствовали.

К смерти у эфиопов необычное, трепетное отношение. Даже сейчас, по прошествии многих лет, нельзя без боли вспоминать те ощущения, что испытывал в те дни, когда сталкивался с такими трагическими случаями. Приведу лишь один из них. В ежегодном издании Бахр-Дарского политехнического института за 1978/1979 учебный год, издаваемом на амхарском и английском языках, перед фотографиями наших выпускников (3х4 см) помещено два больших фото (9х12 см) в черном траурном обрамлении.

Администрация института выразила свою скорбь о безвременно ушедших из жизни. В тот год умерла уборщица и трагически погиб наш студент. Первую женщину видел постоянно, но близко не знал, а у студента электротехнического факультета Алемайю вел дисциплину «Engineering Drawing». Он утонул в озере Тана, — катался на надувной лодке, отплыл от берега и решил окунуться. Ветер подхватил легкую лодку, догнать ее он не смог. Два наших трехэтажных дома – студенческое общежитие и дом преподавателей находились рядом, от озера их отделяла только дорога. Когда мы подбежали, было уже поздно. … Водолазы смогли найти тело только к ночи (озеро глубокое, скорее всего, вулканического происхождения).

Хоронили его на следующий день (в отличие от наших традиций, когда хоронят на третий день, — что связано с жарким климатом). Родители приехать не успели, хоронил институт. Вначале шло отпевание в церкви, а потом исполнялся так называемый «танец смерти», словами эти ощущения не передашь, это нужно видеть и слышать. … . Эфиопы очень музыкальны, эмоциональны, близко к сердцу принимают как свою, так и чужую боль. Женщины сопровождали процессию только до кладбища, в погребении участвовали только мужчины.

На улицах города часто можно было видеть небольшую группу людей, сопровождающую девушку, скорбно исполняющую «танец смерти». Одета она, как правило, в национальную одежду — шэмму – вид широкой накидки из белой хлопчатобумажной ткани (в литературе встречается и как шамма). Жителей извещали о чьем-то уходе из жизни, чтобы все, кто хоть как-то был знаком с этим человеком, могли высказать семье свои соболезнования. Когда у нашего ректора, ато Шибаба, умерла мать, возле нашего дома были поставлены две огромных палатки, в которых в течение двух дней перебывал весь город.

Готовилась пища, напитки. Мы тоже побывали на этих поминках. Проходят они не так, как у нас, — нет большого застолья со стандартным набором блюд, бесконечных тостов «помянем» до потери сознания. Люди присаживаются на несколько минут, отдавая свой долг ушедшему и проявляя сочувствие родственникам, чтобы потом дать возможность и другим людям сделать это. Ато Шибаба был в городе известным и уважаемым человеком, получил образование в Ленинграде, текстильщик. Он прекрасно говорил по-русски, был доброжелателен, коммуникабелен, обладал чувством юмора и в глазах у него при встрече всегда искрилась некая лукавинка. А встречались мы каждый день, — жили в одном доме, дети наши вместе носились по улице целыми днями.

Новый год по эфиопскому календарю наступает в первый день месяца мэскэрэм, что соответствует 11 сентября по грегорианскому календарю. Утром 12 сентября 1974 года в 07:30 по радио был зачитан декрет о низложении императора Хайле Селассие I. В тот год в Эфиопии наступил … 1967 год (?!). Узнав позже об этом мы шутили, что приехав в эту страну, мы стали на семь лет моложе. В году там тоже не 12, а 13 месяцев, в каждом месяце по 30 дней, а в последнем — все остальные. Ходила даже байка, а не потребовать ли от нашего родного правительства доплаты за этот лишний месяц, что мы там были? …

Бахр-Дар (на некоторых картах иногда обозначается как Bahir Dar) расположен на берегу озера Тана у истока Голубого Нила (Абай), самого мощного притока Нила. Одно время Хайле Селассие собирался основать здесь новую столицу, немедленно лучшие земельные участки потенциальной столицы были объявлены собственностью императорской семьи и их приближенных. Был даже выстроен величественный, богато украшенный дворец (с приходом к власти Менгисту Хайле Мариама он был открыт для осмотра и нам такую возможность также предоставили). Город размещен на плоскогорье высотой 1850 м над уровнем моря.

Политехнический институт, где мне пришлось работать, был подарен Эфиопии Советским Союзом в ознаменование государственного визита императора в СССР в середине 1959 года. Как было выбито на мемориальной мраморной доске на стене главного корпуса, институт был открыт 11 июня 1963 года в присутствии монарха Хайле Селассие. В годы нашего пребывания там он торжественно отметил свой пятнадцатилетний юбилей. Но об этом институте, которому отдано два года своей жизни, будет отдельный разговор.

В феврале 1978 года нам довелось посетить в Бахр-Даре передвижную выставку, организованную с целью активизации борьбы с Сомали и контрреволюцией внутри страны. Первые успехи на этих фронтах вдохновляли народ на новые победы. В апреле 1978 года части регулярной армии и народной милиции полностью очистили свою территорию от захватчиков. Страна приступила к восстановлению разрушенного войной народного хозяйства, претворению в жизнь программы национально-демократической революции, провозглашенную 21 апреля 1976 года.

Эфиопию и СССР связывали давние дружественные отношения. Эфиопия была первой африканской страной, с которой Россия в 1897 году установила дипломатические отношения. Советский Союз постоянно оказывал бескорыстную братскую помощь этой стране. Вот несколько примеров. Построенный с помощью СССР нефтеперегонный завод в Асабе — важный народнохозяйственный объект, где бок о бок работали советские и эфиопские специалисты. В Амбо была создана фитопатологическая лаборатория, оказывающая огромную помощь сельскому хозяйству страны.

Министерство сельского хозяйства СССР создало техническую базу для сельскохозяйственного колледжа в Дебре-Зейт, выпускающего специалистов со среднетехническим образованием: зоотехников, агрономов, экономистов. В перспективе здесь предусматривалась подготовка специалистов и с высшим образованием. Советские преподаватели работали в Национальном университете в Аддис-Абебе и его колледжах в Гондэре, Хараре, Бахр-Дарском политехническом институте. Большая группа советских экспертов, врачей работала в те годы по всей Эфиопии.

За время проживания в этой стране накопилось огромное количество материала, фотографий. Мы привезли домой сувениры, африканские маски, которые также напоминают нам о прожитых там годах.

БАХР-ДАРСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

В составе института шесть факультетов. Здесь готовили специалистов для сельского хозяйства, текстильной, деревообрабатывающей, химической, электротехнической и металлообрабатывающей промышленности. Укомплектован институт и его мастерские в основном нашим отечественным оборудованием и приборами. Преподавали там также советские специалисты (за редким исключением), как правило, с учеными степенями и званиями.

Пополнение кадров преподавателей велось исключительно за счет выпускников этого института. К моему приезду там уже работал ато Абрахам, выпускник по нашей специальности. Он был моим непосредственным руководителем. После нашего отъезда он выехал на дальнейшую учебу в Югославию (это нам было удивительно, так как моя жена обучала его русскому языку в числе других преподавателей, собирающихся ехать в Россию — по-амхарски Маскоб, от старославянского Московия). Скорее всего, позже что-то изменилось.

Мы работали вместе с Иваном Герасимовичем Войтовичем, доцентом Львовского лесотехнического института. Вели практически все специальные дисциплины. Нагрузка у всех наших специалистов была большая, доходила до 30…32 часов в неделю. Мне приходилось вести семь дисциплин, в том числе две совершенно не связанных с моей специальностью («Engineering Drawing», «Fundamentals of Heat and Boilers»). Если с черчением еще как-то был знаком, то основы термодинамики пришлось изучать основательно. Работали мы без переводчиков, поэтому на подготовку тоже уходило много времени. …

Структура управления учебным заведением и его службами следующая: общее руководство осуществляют ректор и его заместитель по учебной и научной работе. Оба они имеют высшее образование и являются преподавателями. Декан занимается, главным образом, вопросами быта студентов. Его роль может быть условно приравнена к роли нашего проректора по хозяйственной части. Руководит факультетом глава департамента, который назначается исключительно из эфиопов, независимо от квалификации.

Это примерно наш заведующий кафедрой, но с полномочиями декана. В его подчинении несколько преподавателей. Он же проводит работу и оформляет соответствующую документацию в период экзаменационной сессии как куратор потока, что связано с необходимостью дублирования диплома на государственном амхарском языке, поскольку обучение и рабочая документация ведутся на английском языке. Мне, как члену кафедры, пришлось в течение двух лет быть куратором на первом курсе. Приходилось решать со студентами и вопросы, не связанные с учебой.

Общественных организаций, в нашем понимании, в институте нет. Эфиопия – одна из немногих стран, где никогда не было политических партий. Тем не менее, существует специальный комитет, возглавляемый «лидером студентов». Комитет имеет огромные полномочия, решает вопросы быта студентов, дает разрешения на пересдачу экзаменов, контролирует деятельность различных клубов и кружков, принимает участие в ликвидации неграмотности. Решает и другие вопросы. Занимается он и борьбой с контрреволюцией.

В своей работе студенческий комитет замыкается на «кебеле» (от амхарского «квартал», «микрорайон») – городские ассоциации, имеющие широкие полномочия в административных вопросах, в поддержании общественного порядка. Студенты-активисты пользуются большим авторитетом.

В студенческой группе обычно от семи до 35 человек. Наиболее многочисленны они на агромеханическом факультете. Эфиопия – аграрная страна с хорошо развитым скотоводством (обрабатывается лишь десять процентов площади). В связи с национализацией земли хозяйствование ведется на новой экономической основе: создается широкая сеть кооперативных хозяйств и государственных ферм (госхозов), ручной труд заменяется машинным.

Институт в Бахр-Даре и призван готовить так нужные сейчас стране кадры для сельского хозяйства. Это была самая востребованная специальность в нашем вузе, при институте было создано подсобное хозяйство, — сад, поля, на которых выращивались овощи и даже бананы. Имелся хороший парк сельскохозяйственных машин, на которых студенты повышали свое профессиональное мастерство.

В связи с особенностями вуза, обстановкой в стране и сложившимися традициями здесь обучаются, как правило, юноши. Доля девушек среди выпускников последнего года составляла лишь восемь процентов. Тем не менее, в связи с эмансипацией, из года в год эта доля растет. Возраст студентов колеблется от 19 до 29 лет. До поступления в институт все они окончили высшую школу (12 классов). Студенты находятся на полном государственном обеспечении, им выдается форма и обеспечивается бесплатный проезд к родителям во время летних каникул.

В течение семестра проводятся полусеместровые и семестровые экзамены по всем изучаемым дисциплинам, включая практические курсы. Форма экзаменов – письменные работы. Иногда проводятся дополнительно две-три контрольные работы (так называемые «квизы»), при этом студенты имеют возможность сдавать по 10…15 процентов изучаемого материала.

На семестровый экзамен выносится от 40 до 60 процентов материала, что зависит от сложности курса и его объема. Система оценок и так называемый «кредит» по каждому предмету доводятся до сведения преподавателей и студентов в начале учебного года. Они могут в следующем году корректироваться с учетом опыта учебных заведений страны и вновь обозначенных приоритетов.

Возможность учиться эфиопам дала революция. Раньше 93 процента взрослого населения страны оставалось неграмотным. В 1962 году лишь пять процентов всех детей школьного возраста имели возможность посещать школу. Для ликвидации неграмотности осуществляется программа строительства новых учебных заведений, расширяется подготовка учителей. К 1980 году планировалось иметь до 3,5 тысячи школ (в 1958 году их было 620).

В Эфиопии при нас проводилась всенародная кампания по борьбе с неграмотностью среди взрослых. Большую роль при этом сыграла кампания «Развитие через сотрудничество», когда в деревню было направлено около 60 тысяч учителей, студентов, учеников высшей школы. По зову Родины в период «земетчи» (по-амхарски – «кампания») они оставили свои дома, разъехались в самые дальние уголки страны, чтобы довести до каждого цели революции, обучить крестьян грамоте.

При нашем институте студенты вечерами обучали рабочих текстильной фабрики и их детей. Отношение простых людей к этой важной политической кампании вызывало уважение, восхищение, тем более, что находясь там, мы могли сравнивать: наша страна в свое время тоже это прошла. Для крестьян ближайших деревень были отданы аудитории института, где они жили, учились на ветеринарных курсах, постигая при этом и грамоту.

Готовя эту рукопись, обратился к книге В.И. Коровикова «Эфиопия – годы революции», опубликованную им в 1979 г. [1]. Подарена она была большим другом нашей семьи — Галиной Георгиевной Золотницкой, заведующей кафедрой иностранных языков нашего института. В свое время она готовила меня к защите дипломного проекта на английском языке, за что я ей очень благодарен. На обложке трогательная надпись: «Моим дорогим Белозеровым, прожившим в этой стране два года. 23.02.80. Yours G.G.Z.». А 14.09.2010 г. мы простились с этим замечательным человеком, светлая ей память. …

Валентин Иванович Коровиков — известный советский журналист, будучи собственным корреспондентом газеты «Правда», за 15 лет объездил практически весь континент, семь лет прожил в столице Эфиопии Аддис-Абебе. Неоднократно бывал в Бахр-Даре, в один из таких приездов мы с ним и познакомились. Свои впечатления о нашем городе он отобразил двумя абзацами ([1], стр. 39) и представил фотографию с подстрочником: «В одной из мастерских политехнического института в г. Бахр-Даре — дара Советского Союза эфиопскому народу». А что осталось за кадром? На этой фотографии изображен наш преподаватель Михаил Скоморохов со своим студентом за токарным станком.

Мише по этому случаю пришлось одеть свой «парадный костюм», был он «при галстуке» (это при вращающемся шпинделе токарного станка?!), да и студента «приодели». А на самом деле у нас была специальная форма: у студентов – комбинезон светло-зеленого цвета, а нам пошили летние костюмы цвета «кофе с молоком», — к брюкам прилагалась рубашка с короткими рукавами. В таком «пекле» по-другому было нельзя. Цвет и покрой нашей униформы был подобен форме военных и полицейских, поэтому, наверное, корреспондентом и был сделан такой «демарш».

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРАЗДНИКИ ЭФИОПИИ

В Эфиопии празднуются многие исторические и революционные праздники. Самый большой – первый день Нового года. Он приходится по нашему календарю на 12 сентября. В 1979 году Эфиопия праздновала наступление 1972 года (вернувшись в Хабаровск, мы снова «постарели» на семь лет?!).

Именно в канун Нового года, 11 сентября 1966 года по эфиопскому календарю (1973 год по нашему), произошла смена режима правления страной, был свергнут последний император Эфиопии — Хайле Селассие I, правивший страной более 50 лет. Конституция Эфиопии 1955 года гласила: «Титул императора навечно закреплен за родом Хайле Селассие I, потомка царя Сахле Селассие, чей род ведет прямое начало от династии Менелика I, сына царицы Эфиопской, царицы Шеба и царя Соломона Иерусалимского».

Таким образом, был положен конец тысячелетней феодально-теократической монархии. Власть в стране перешла к Временному военно-административному совету (ВВАС), председателем которого, главой правительства и главнокомандующим вооруженными силами страны становится Менгисту Хайле Мариам. Эфиопия избрала социалистический путь развития.

В первый день Нового года эфиопы в белых нарядных одеждах выходят на площади и улицы городов и поселков, чтобы выразить свою солидарность и поддержку правительству. Рядом с красочными колоннами демонстрантов идут активисты «кебеле» и выкрикивают лозунги. О лозунгах хочется рассказать немного подробнее. Это целая церемония. Когда выкрикивают здравицы, например, «Итиопиа тыгдэм! (вперед)», «Итиопиа лямлем! (процветай)», вперед и вверх поднимается левая рука, сжатая в кулак. Если произносят лозунги типа «Империализм – юдэм!», «Колониализм – юдэм!», кулак резко опускается вниз в знак протеста.

Заканчивается этот день праздником урожая. Повсюду жгут костры, поют, танцуют. Эфиопы — люди эмоциональные, темпераментные и очень музыкальные. Песни их напевны, мелодичны, танцы — ритмичны, зажигательны. 2 марта в стране широко празднуется «День Адуа» — годовщина битвы при Адуа. В 1896 году эфиопская армия наголову разбила итальянский экспедиционный корпус, посланный для завоевания Эфиопии. Кстати, миссия Российского общества Красного Креста оказывала помощь раненым в этом историческом сражении (своей самоотверженной работой русские медики заслужили любовь и благодарность эфиопского народа).

Победа эта стала грозным предостережением для колонизаторов на долгие годы. И лишь в 1935 году это последнее независимое государство Африки снова подверглось вооруженному нападению фашисткой Италии. В 1941 году свободолюбивый эфиопский народ вновь обрел независимость, изгнав фашистских оккупантов. 5 мая в стране празднуется день Победы. 17 февраля Эфиопия скорбит — в этот день в 1937 году было расстреляно около 30 тысяч врачей, инженеров, юристов — целое поколение эфиопской интеллигенции.

1 мая Эфиопия празднует Международный день труда. Праздничные колонны, украшенные флагами, лозунгами, транспарантами, стекаются к центру города — стадиону и замирают в строгих шеренгах. Речи ораторов кратки, эмоциональны, начинаются и заканчиваются призывами, а реакция демонстрантов на них мгновенная: многотысячная аудитория как одно целое выбрасывает вверх кулак с зажатым в нем красным флажком в знак одобрения, поддержки и с гневом опускает в знак протеста.

В 1977 году в ответ на призыв «Революция победит!» колонна скандирует: «Мы в это верим!». Уже через год реакция на прежний лозунг другая: «А это научно обоснованный факт!» На амхарском это звучит впечатляюще. Исполнив «Интернационал», под звуки революционных маршей колонны растекаются по улицам города.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЖИЗНИ В АФРИКЕ

Название Эфиопии иногда связывают с солнцем, в античные времена эту страну называли «Айтьопией» — землей людей с обожженными солнцем лицами. Однако нам приходилось видеть и «чрезмерную обожженность», — калейдоскоп цвета кожи варьировал от светло-шоколадного до эбеново-черного. В Бахр-Даре часто проходили различные фестивали, в такие дни на футбольном стадионе собирались тысячи людей. Это были не только жители нашего города, но было много приезжих из ближайших населенных пунктов провинции Годжам (а также примыкающих к ней).

Шли выступления творческих коллективов, скорее фольклорных групп, экзотично одетых. Звучали кырар, мэсэнко и другие народные инструменты. Наши, студенты, кстати, сами делали себе эти струнные инструменты (типа домры, балалайки), оборудование лаборатории позволяло. Вместо металлических струн натягивались капроновые нити.

Студенты были музыкальны, с развитым чувством ритма, прекрасно пели. При отсутствии музыкального инструмента даже книга, кусок доски или фанеры, пустая банка из-под лака могли заменить барабан. Об эмоциональности эфиопов уже говорил, они чрезвычайно остро воспринимают как радость, так и горе. Невозможно описать словами ту скорбь, с которой они восприняли гибель своего однокурсника Алемайю на озере Тана. …

Особый интерес у собравшихся вызывали выступления чернокожих артистов. Даже среди наших африканских студентов они выделялись, после фестиваля они спрашивали нас, видели ли мы выступление «черных людей». Делалось это, очевидно для того, чтобы подчеркнуть, что они «совсем другие» и как бы отмежеваться от них (как и в Америке, недопустимо было использовать слово «негр»). Скорее всего, здесь сказывалось смешение крови с негроидными племенами, в то время как преобладающая часть населения отличалась шоколадным цветом кожи, в чем, возможно, поучаствовали итальянцы, европейцы.

Во время таких выступлений шел сбор пожертвований на защиту своей страны: на середине стадиона выставлялись огромные коробки, выходили люди и вносили свой посильный вклад. По мере наполнения коробки уносили, выставлялись новые, по радио объявлялись суммы пожертвований. Нам не рекомендовалось оказывать материальную помощь публично, но мы со студентами в рамках практических занятий и кружковой работы готовили заранее мебель и другие изделия из древесины (включая сувенирную продукцию) на аукционы, действующие в рамках этих фестивалей.

Эфиопские древесные породы чрезвычайно красивы, древесина там дорогая, поэтому наша продукция ценилась очень дорого. Такого парка оборудования, как в нашем институте, в Бахр-Даре тогда не было, хорошую мебель купить было просто невозможно. Наши эфиопские преподаватели делали нам заказы, мы обсуждали дизайн и заранее знали, для кого готовим изделия. Знали, тем более, об этом и наши студенты, поэтому высокое качество было гарантировано.

Все эти работы выполнялись в рамках практических занятий по дисциплинам «Design of Furniture» и «Wood Technology» в наших мастерских. Но появлялись в ходе аукциона притязания и других людей, что могло очень существенно повысить цену. Аукцион есть аукцион. Но, скорее всего, это всех устраивало. Купить такие вещи могли только обеспеченные люди. А в стране в тот период царила бедность и нищета. Немного позже приведу несколько примеров из жизни своих коллег, с которыми наша семья тесно общалась.

Вспоминаются также красочные плакаты, расклеенные на стенах зданий, дверях лавок, призывающие всех на борьбу с оспой: обезображенное оспой лицо мужчины и мальчика и сумма вознаграждения — тысяча долларов каждому, кто выявит такого больного. Еще в 1961 году в стране был зарегистрирован 761 случай заболевания оспой. После революции работа по борьбе с ней была активизирована и увенчалась победой. Ликвидирован последний очаг оспы в районе Африканского Рога.

В этом была большая заслуга и советских медиков. В 1947 году Обществом Красного Креста и Красного Полумесяца СССР была открыта в Аддис-Абебе многопрофильная больница с поликлиникой, известная в Эфиопии как Балча госпиталь. Он оснащен новейшей медицинской техникой и пользовался большой популярностью не только в Аддис-Абебе, но и во всей стране. Госпиталь награжден орденом Дружбы народов. В связи с болезнью сына нам однажды также пришлось воспользоваться его услугами. Проезд до столицы нам оплатили, лечение также было для нас бесплатным.

Тур Хейердал свое легендарное судно «Ра» (которое, кстати, сжег позже в Красном море в знак протеста против агрессии в районе Африканского Рога, произошло это в апреле 1978 года у берегов Эфиопии во время военно-морских учений США и других стран НАТО) построил на озере Тана из произрастающего там папируса. Все заехавшие в Эфиопию были тогда под этим впечатлением, из высушенного папируса изготовили барную стенку (рядом висела большая шкура дикого кота, напоминающего нашу рысь, добытая во время охоты одним из наших предшественников — Амалицким Виктором Васильевичем; об этом узнал гораздо позже, общаясь с этим замечательным человеком – доктором наук, профессором, заведующим кафедрой Московского государственного университета леса, страстным охотником и рыболовом).

А я для своего сына сделал макет «Ра», но папирус после заготовки дома пришлось долго промывать под водопроводной струей (мы опасались бильгарции — обитающего в прибрежной зоне паразита, невидимого невооруженным глазом). Сын с огромным удовольствием запускал потом свой кораблик в большом тазу. В воде папирус неимоверно разбухает, сохраняя при этом плавучесть. Мы привезли его в Россию, он стоит сейчас возле компьютера и напоминает нам об этом времени.

Эфиопия и Россия связаны друг с другом разными нитями, чаще ходом истории, а иногда и прихотью судьбы. Сразу же после нашего приезда в Бахр-Дар к нам подошел юноша с электротехнического факультета, после многозначительной паузы он повернулся в профиль, — ни у кого из нас не оставалось сомнений, что это … Пушкин. Сходство было поразительным!? С его разрешения, я так и звал его на занятиях по черчению, которые вел в этой группе. Все студенты также знали «своего эфиопского» — «нашего русского» поэта Пушкина, декламировали его стихи.

А ведь неизвестно, как бы сложилась его судьба, если бы его прадед волею случая не попал в Россию. Произошло это в начале XVIII века. Маленький сын одного из правителей северных районов Эфиопии попал в руки турок, а затем через Стамбул был вывезен русским посланником в Россию, ко двору Петра I. Там ему дали имя Абрам Петрович Ганнибал. Вот таким образом и появился затем в России замечательный русский поэт с эфиопскими корнями. …

Выдающийся эфиопский художник Афеворка Текле, давая интервью Игорю Тарутину [4], собственному корреспонденту газеты «Правда», отметил по этому поводу: «Классик русской поэзии, чья родословная связана с моей страной, личность для меня притягательная. Я хотел бы создать его образ на холсте». А пока его мастерскую украшает репродукция портрета Пушкина кисти русского художника Кипренского. Хотя, скорее всего, за это время это желание художника уже реализовано.

За два года работы мы все перезнакомились, преподавательский состав был небольшой и мы постоянно общались друг с другом. Практически весь световой день проходил в институте. К подъему флагу (07:00) мы не приходили, а занятия у студентов начинались обычно с 08:00. Жили мы почти на экваторе, днем было чрезвычайно жарко. Жизнь в городе замирала, с 12 до трех часов дня институт также не работал, а потом занятия проходили по расписанию.

Особенно близкие и теплые отношения сложились с персоналом своей кафедры. Абрахам Белай и Гебре Йоханес (но все звали его Гебрахамом, скорее всего так нам было легче запомнить, как созвучное Абрахаму), соответственно глава депертамента и заведующий лабораторией, имели по трое детей (три мальчика и три девочки). Статус Абрахама был выше, но он был нашего возраста, а Гебрахам – старше. На нем держалось все оборудование, инструментальное хозяйство, поэтому чувствовал он себя уверенно, независимо. Со своим шефом он держался на равных. Субординация выдерживалась, но отношения между ними было хорошими, добрыми. Конфликтов никогда не было.

Абрахам был более обеспеченным, чем Гебрахам, жил в каменном доме. Его жена, Негист, работала медсестрой, иногда и мы к ней обращались за помощью. На этой почве мы подружились, обменивались визитами. У них было три дочери, вот это и служило поводом для постоянных подшучиваний на кафедре. На беду, свою младшую девочку они одевали под мальчика. … Сыновья – главная гордость Гебрахама! … После окончания института мне довелось поработать на производстве в должности главного механика, поэтому с оборудованием был хорошо знаком. На этой почве мы с нашим завлабом и сблизились, часто встречались и в неформальной обстановке. Мы с женой часто вспоминаем своих эфиопских друзей, с которыми общались в далеком Бахр-Даре.

За время столь длительного проживания в стране нам пришлось изучать ее национальный язык — амхарский. Связано это было, прежде всего, с необходимостью закупки продуктов на местном рынке («маркате»). Нам приходилось постоянно общаться со студентами, преподавателями-эфиопами, знакомиться с обычаями страны. Особое место занимали пословицы, которые наиболее полно раскрывают характер человека и его сущность. В качестве примера приведу здесь лишь некоторые эфиопские пословицы (даны курсивом, а русские аналоги — в скобках).

«Не хватай леопарда за хвост, но если сделал это, не позволяй ему идти» — (Взялся за гуж – не говори, что не дюж). «Человек на родной стороне, все равно, что лев в лесу или крокодил в реке» — (Дома и стены помогают). «После моей смерти пусть не растет пырей – сказал осел» — (После моей смерти – хоть потоп). «Корове ее рога не тяжелы» – (Своя ноша не тянет). «То, что увез всадник, пешему не вернуть» — (Прошлого не вернешь). «В конечном счете палки не избежать» – (Шила в мешке не утаишь). «Какое дерево, такие и ветви» – (Яблоко от яблони недалеко падает). …

ТАК ЧТО ЖЕ В САМОМ ДЕЛЕ ПРОИСХОДИЛО НА АФРИКАНСКОМ РОГЕ?

Проживая в Эфиопии в период боевых действий между этой страной и Сомали, мы воспринимали ситуацию изнутри, жили в замкнутой среде, читали нашу советскую прессу и понимали, – «так надо». Как и герой статьи специального корреспондента газеты «Правда» [5] А. Крайнего Николай Федорович Олещенко, генерал майор запаса, я не давал подписки «о неразглашении тайны». Да мне и нечего было разглашать, я был сугубо гражданским человеком, командированным в воюющую страну с вполне гуманной миссией подготовки кадров для развивающейся страны.

С первых же дней я понимал, что заехал туда совершенно случайно, что у кого-то из высокопоставленных чиновников или «близких к их телу» дрогнула рука, а может чувство страха за своих чад взяло верх над стремлением по блату протолкнуть их «за бугор» во что бы то ни стало. Вот и отправили нас, стоявших в резерве для баланса. Вместо москвичей и ленинградцев в воюющую страну поехали спецы из Калуги, Запорожья, Прибалтики, Минска, … , Хабаровска. Сразу же по прибытию в Эфиопию в нашем посольстве озвучили, что нам будут платить так называемые «гробовые». Стал бы я писать об этом своим родным в Союз, которым и без того было за нас «страшно» (газеты постоянно писали о событиях на Африканском Роге и «опровергали» … то, что там происходило), если даже жене я не сразу решился сказать об этом? …

Нам сразу же стало известно, что, грубо говоря, произошла «рокировка»: в течение многих лет мы «дружили» с Сомали, а США таким же образом «помогали» Эфиопии. Газета «Правда» от 15 февраля 1978 года опубликовала высказывания полковника эфиопской армии Мулату: «Я должен совершенно категорично заявить, что никаких советских или кубинских военных формирований в Эфиопии нет. … Войну против захватчиков ведут эфиопский народ, его армия и никто больше». А чуть позже участник этих событий Н.А. Олещенко в этой же газете [5] отметит: «… В Эфиопии воевали советские специалисты и кубинские подразделения». А события там развивались очень стремительно.

В июле 1977 года, руководствуясь националистической идеей о создании «Великого Сомали», в нарушение устава Организации африканского единства, сомалийские войска перешли границу Эфиопии. Эта агрессия осуществлялась при поддержке запада и реакционных арабских режимов и преследовала цель задушить завоевания революции, столкнуть Эфиопию на капиталистический путь развития. Войска Сомали благодаря внезапности и хорошей материальной базе углубились на 400…500 километров на востоке.

Захватили значительную часть провинции Огаден, город Джиджигу и наиболее важные стратегические узлы дорог и горные перевалы. Был окружен город Хэрэр, в тяжелом положении оказался и город Дыре Дау. В северной части страны — Эритрее, выходящей к Красному морю бесчинствовали сепаратисты, более 20 лет боровшиеся за отделение своей провинции от Эфиопии, ее столица Асмэру была окружена. В стране складывалась тяжелая ситуация, весь мир следил за событиями в районе Африканского Рога.

Африканским Рогом принято называть выступ суши на северо-востоке Африки, где находятся Сомали, Республика Джибути и часть территории Эфиопии. Здесь пересекаются важные морские пути, ведущие в Европу, Азию и Америку, имеются хорошо оборудованные морские порты. Обстановка в этом регионе была нормализована уже в феврале – марте 1978 г., в ходе контрнаступлений районы, захваченные у Эфиопии были освобождены. Общие потери Эфиопии составили около 1 млрд. долларов (один доллар в то время составлял 2,09 быра – эфиопских доллара).

Статья в «Правде» [5] развязывает руки, позволяет высказать и свое видение проблемы. Прошло много лет и эти события видятся по-другому. Вернувшиеся домой «специалисты-нефтянники», выполнив свой военно-патриотический долг, оказались незащищенными. События в Эфиопии не были приравнены к боевым действиям, как это было сделано по Афганистану, Чечне и другим боевым точкам. Наши медики не научились лечить специфические тропические заболевания (о потерях среди гражданских специалистов писал выше, а наши условия проживания несопоставимы с «полевыми», они были гораздо лучше).

Н.А. Олещенко в своих воспоминаниях пишет об этом времени: «Мы все переболели амебной дизентерией. Да и как было не переболеть? Вода в горах кипит при температуре 80 градусов». Следует заметить, что здесь речь идет о генералитете, элите армии, которые были в лучшем положении, чем рядовые и младший командный состав. Каково им было? С одним из пострадавших мы общались после его месячного отсутствия, — «подхватил амебу, попил из ручья через берет». А мы не только краткосрочно бывали в горах, в течение двух лет проживали на отметке 1850 м над уровнем моря.

Это заболевание было известно нам как «амеба», мы с сыном можем только поблагодарить свою жену-маму за то, что она «делала все, как надо»: это и скороварка, позволявшая за счет давления достигать температуры 100 градусов при многочасовой варке, тщательное мытье всех продуктов с марганцовкой (как и нашего сына после его прогулок!). Нас также инструктировали, как бороться с «шистосомой» (мышечный червь, проникающий через мельчайшие ранки при контакте с водой водоемов, писал выше о микробе — бильгарции, подробностей об этом заболевании в литературе нам не встречалось).

Были, очевидно, и другие специфические заболевания, о которых мы тогда не знали. Позже, просматривая в интернете материалы по Эфиопии, встретил предостережение: «Планируя поездку в страну, необходимо заранее сделать прививку от жёлтой лихорадки, пропить профилактический курс противомалярийных препаратов. Не следует забывать о том, что Эфиопия является эндемичным районом по множеству опасных инфекционных заболеваний, неблагополучен по шистосомиазу и другим паразитам и опасным насекомым».

Продолжение следует…

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ

         1. Валентин Коровиков. Эфиопия – революции годы. М: Издательство Агентства печати Новости, 1979. – 152 с.

         2. Загляни за горизонт: Современная проза Эфиопии. Пер. с амхар. – М: Худож. лит., 1986. – 542 с.

         3. С паном Беганеком по Эфиопии. Пер. с польск. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1975. – 160 с.

         4. Игорь Тарутин. Шаги под солнцем. Газета «Правда», 9 июня 1986 г.

         5. А. Крайний. Эфиопия, желтая зима. Газета «Правда», 13 августа 1986 г.